капитан Весна
Это было занятно, но это прошло.
30 апреля 2014, 1:31— Отойди.
— Ты не так пишешь!
— Отойди, чудовище.
Джеймс смеется одними глазами — ему хорошо, он привычный, у него уже почти все строчки с языка сорвались, пока на мой лист легла всего одна. С новым персонажем всегда сложно и неловко: не знаешь, как подступиться, какое слово подобрать, какую интонацию. А уж когда до этого восемь лет смотрел на ситуацию с кардинально другой точки зрения, становится совсем тяжко.
Джим так и норовит влезть, я твердой рукой отстраняю его, чтобы не мешался:
— Нет, так шутить мы не будем.
— Но почему?
— Потому что это Ремус.
— Зануда.
Джеймс, наконец, насупливается и отступает, Одиннадцатый улыбается мне и продолжает болтать ногами. Он не лезет, он просто где-то здесь, рядом, потому что ему любопытно. Ну и потому что они оба дружелюбные, как щенки лабрадора, вот и принеслись приветствовать. Я перевожу взгляд на Ремуса. Тот задумчиво цокает языком, а потом пожимает плечами.
— Ну не знаю.
— А если вот так?
Он мотает головой.
— Нет, я бы так не сказал.
— А как бы ты сказал?
— Я не знаю.
У него виноватые глаза, но поделать ничего ни он, ни я не можем. Тогда я меняю музыку с Florence на Мельницу, и мы пробуем вновь. Что-то все-таки не срабатывает. Плейлист собирался под взрослого Ремуса, под уже уставшего, хоть и верящего до сих пор в свет в конце тоннеля. Двенадцатилетний Ремус — другой, и этот, девятнадцатилетний, никак не может толком про него рассказать. Мнется, скачет с фразы на фразу, теряя нить повествования.
Мы тратим сильно дольше обычного, чтобы разобраться в его отношении к окружающему миру. Я меняю музыку еще раз пять, но ничего не подходит. Периодически, словно чертик из табакерки, вылезает Джеймс, Ремус устало улыбается и говорит, что это не его жест и не его слово, а вон то сравнение никогда бы не пришло ему в голову. Я терпеливо поправляюсь, потому что мне самому интересно. Сложно, но интересно. Я подбираю слова, перефразирую, потом внезапно ловлю волну и дописываю кое-что уже совсем легко. Ремус сияет.
Меня это ломает самую малость, но неожиданно полезно для души. Я живу бок о бок с Джеймсом уже очень долго и знаю его едва ли не лучше себя. Сириус появляется, когда я сажусь писать длинные тексты, но никогда не остается потом — ему нужна особенная музыка и особенное состояние. С Питером мы не встречались достаточно различимо, несмотря на витающие в воздухе идеи. Ремус как будто стесняется.
И в то же время он обещает рассказать про оборотней в магическом сообществе и про превращения, и про друзей, и про случай у озера, и про случай у Снейпа, и почему он так легко поверил, когда на Сириуса повесили обвинение в наводке Того-Кого-Нельзя-Называть на дом Поттеров, и о страхе перед Фенриром, и еще много о чем. А потом устало улыбается и растворяется в воздухе.
— Он надломленный, но не сломленный, — замечает Одиннадцатый, подкидывая кубик-рубик.
— Мы все такие, — усмехается Джеймс и смотрит на меня.
Я киваю. Я знаю их истории очень хорошо и пока плохо — историю Ремуса. Но он же обещал рассказать.
30 апреля 2014, 22:38экспрессивная случайность
— Он же говорил, что не будет.
— А он всегда так говорит, — хохочет Джеймс.
— И мне тоже говорил, — кивает Одиннадцатый и улыбается чуть лукаво: — Он не может удержаться, понимаешь? Это как воздух — сколько ты без воздуха протянешь? Во-о-от. Вот именно. Рано или поздно, так или иначе, но сделаешь невольный вдох. Вот и он так.
Ремус обреченно вздыхает. Одиннадцатый хлопает в ладоши:
— Это еще что! Со мной он вообще мультик рисует. Вроде бы.
— И мне тоже грозит? — неуверенно осведомляется Ремус.
— Погоди, дружище. Тобой он сначала полмолескина изрисует. Мне лицо подбирал года два. Так и не подобрал, каждый раз по-разному рисует. Слышишь, эй, ты? Я недоволен! Почему у меня нет постоянного лица?
Я лишь пожимаю плечами.
1 мая 2014, 14:26 — And that’s how the story goes, the story of the beast with those four dirty paws, — напевает Рем.
Одиннадцатый вертится на стуле, окидывая Starbucks беспокойным взглядом. «А можно я разрисую вон той девушке стаканчик?» — «Нет», — «Ну пожалуйста?» — «Ты не умеешь рисовать», — «Зато ты умеешь», — «Нет». Одиннадцатому хочется рвануть с места на улицу к танцующим людям. Ему вообще много чего хочется, и он мало внимания обращает на товарищей. Джеймс, наоборот, наблюдает за мурлычущим песню другом.
— Подобрал?
— Подобрал.
— Нравится?
— Очень, — улыбается Ремус. — Захватывает и трогает до глубины души. Особенно если в хороших маггловских наушниках. Тех, которые большие и рыжие. Еще вторая есть, но она не для ежедневного использования. Она больная и дерущая, хоть и спокойная, за исключением одного момента ближе к концу.
— А вторая какая?
— Эда Ширана.
— Нравится?
— Дерет как по живому, — кивает Ремус. — Всем хочется быть любимыми, это же естественно. Он говорит, что я себе это запретил. А я, наверное, и не запрещал. Просто я разумно оцениваю свои шансы. Я не могу быть с кем-то в отношениях и лгать. Я и так лгу столько, что еще немного, и начну сомневаться, что меня на тот факультет отправили, — Ремус останавливается на мгновение, а потом качает головой: — Хотя в том, почему Гриффиндор, а не Рэйвенкло, мне еще придется разобраться, но это чуть позже. В любом случае, я просто не хочу лгать еще больше, а сказать напрямик тоже не могу. Я привык хранить свой секрет, потому что если я перестану его хранить, слишком много людей будет думать обо мне слишком по-другому. Это же как рак у магглов. Все перестают видеть в тебе человека, видят только твою болезнь и то, как она тебя ест. Оборотничество меня тоже ест — ест, ломает и немножко убивает каждый раз, но мне не нужна жалость. Поэтому я так легко сдружился с Сириусом и с тобой, и с Питером. Ну, с Питером чуть по другой причине, но с Сириусом и с тобой именно по этой. В вас не было жалости. Вы искали пути решения проблемы вместо того, чтобы поставить на мне крест. Вы сказали, что это круто и что вам плевать, что об этом думаю я. А мне это было нужно. Мне было нужно, чтобы со мной не нянчились, чтобы меня подначивали, шутили над моей проблемой, шутили на грани фола, как тогда, по выходу с СОВ в конце пятого курса. Это превращает проблему в… в не-проблему. В особенность. Есть большая разница между тем, чтобы чувствовать себя необычным и другим. Необычный — это неправильный обычный, не-обычный. Другой — это другой. Другой — это значит, что не надо пытаться быть обычным. Понимаешь?
— Неа.
— Хочу танцевать! — внезапно восклицает Одиннадцатый и вскакивает с места.
Джеймс и Ремус провожают его ошеломленными взглядами, смеются, поднимаются следом. По улице струится солнце, я сижу в Starbucks не один, и всякий раз думаю про то, что нет на свете лучших друзей, чем те, которые понимают, что тебе нужно, без всяких слов. Те, с кем вы на одной волне. Те, которые предложат бегать ночью по Запретному лесу в ответ на новость о страшной болезни.
Потому что ночью в лесу звезды.
2 мая 2014, 23:16— Четыреста три.
— Чего?
— Четыреста три страницы отыгрышей.
— Много, — кивает Рем.
— Обалдеть как много, — Джеймс бережно перебирает бумажки, периодически останавливается, читает, потом перебирает вновь. — С первого курса до пост-смертного AU, и это не считая рифмованной альтернативы. Про дракона и рыцаря. Вот мы ржали-то тогда.
— И?
— И еще была про призраков Цезаря, Наполеона и Гитлера, явившихся Волдеморту.
— И вы удивительно похожи, но совершенно разные.
— Призраки?
— Ты тупица, Джеймс, не прикидывайся. Все ты понимаешь, — устало говорит Ремус. — Иначе не полез бы перечитывать. Апрель 1976, ты даже в обход обыкновения дату не поставил тогда. «Доброго утра, вот ваш Полный Букет Последствий». Недоигранный. Ты там только наблюдателем был, со своими, гм, размышлениями. Ну, почти только наблюдателем. Еще ты сердился на нас, даже целую тираду нам зачел. И меня отчитал. Ты вообще резкий, Джеймс. Резкий, насмешливый, нетерпеливый и до одури честный. У тебя что на уме, то и на языке. И ты веселым был только тогда, когда с Сириусом, да и то от остальной компании зависело. Отыгрыш с Северусом помнишь? Общий. Ему было мерзко тебя писать, — Ремус кивает на меня. — Он потом полчаса отплевывался ходил. А, нет, вру, еще у тебя были бессмысленные и лишь потому веселые отыгрыши с кучей всяких девушек. Ты был гораздо более насмешливый, чем по-светлому веселый. Хотя и это ты тоже умел (кто надоумил меня подарить Сириусу на день рождения чихуахуа, которого тот потом примерно отыгрывал во всех отыгрышах школьных, даже сюжетных?) И прозвище помнишь? «Ехидная оленина». Даже Розье тебя так звал.
Джеймс ухмыляется.
— Ты «Среднего пальца» вместе с «Бери выше» начитался, таким и вышел.
Джеймс ухмыляется еще шире.
— А этот — другой. И про другое.
У Джеймса, кажется, сейчас треснет лицо. Он хлопает Ремуса по плечу.
— Торжественно сообщаю тебе, дружище, ты редкостный зануда. Спасибо за лекцию, я в курсе. И это прекрасно. Знаешь почему? — Ремус качает головой. — Потому что ты теперь с принимающей стороны. Я был правильным Джеймсом для своей Лили, которая была так эфемерна, как это только возможно, и был правильным Джеймсом для своего Сириуса, с которым мы замышляли настоящие шалости и держали всех в тонусе, и это были два человека, которые имели для меня значение. А ты ведь знаешь, что у меня очень мало людей, которые имеют значение. И такого больше никогда не будет со мной. Их таких больше никогда не будет. Никто не сможет повторить. Поэтому я сижу тихо и не суюсь. Драклы, о чем это я? Ах да. Мне кажется, это твой правильный Джеймс, так что отвали от моей ностальгии и иди напиши кому-нибудь хороший пост.
30 апреля 2014, 1:31— Отойди.
— Ты не так пишешь!
— Отойди, чудовище.
Джеймс смеется одними глазами — ему хорошо, он привычный, у него уже почти все строчки с языка сорвались, пока на мой лист легла всего одна. С новым персонажем всегда сложно и неловко: не знаешь, как подступиться, какое слово подобрать, какую интонацию. А уж когда до этого восемь лет смотрел на ситуацию с кардинально другой точки зрения, становится совсем тяжко.
Джим так и норовит влезть, я твердой рукой отстраняю его, чтобы не мешался:
— Нет, так шутить мы не будем.
— Но почему?
— Потому что это Ремус.
— Зануда.
Джеймс, наконец, насупливается и отступает, Одиннадцатый улыбается мне и продолжает болтать ногами. Он не лезет, он просто где-то здесь, рядом, потому что ему любопытно. Ну и потому что они оба дружелюбные, как щенки лабрадора, вот и принеслись приветствовать. Я перевожу взгляд на Ремуса. Тот задумчиво цокает языком, а потом пожимает плечами.
— Ну не знаю.
— А если вот так?
Он мотает головой.
— Нет, я бы так не сказал.
— А как бы ты сказал?
— Я не знаю.
У него виноватые глаза, но поделать ничего ни он, ни я не можем. Тогда я меняю музыку с Florence на Мельницу, и мы пробуем вновь. Что-то все-таки не срабатывает. Плейлист собирался под взрослого Ремуса, под уже уставшего, хоть и верящего до сих пор в свет в конце тоннеля. Двенадцатилетний Ремус — другой, и этот, девятнадцатилетний, никак не может толком про него рассказать. Мнется, скачет с фразы на фразу, теряя нить повествования.
Мы тратим сильно дольше обычного, чтобы разобраться в его отношении к окружающему миру. Я меняю музыку еще раз пять, но ничего не подходит. Периодически, словно чертик из табакерки, вылезает Джеймс, Ремус устало улыбается и говорит, что это не его жест и не его слово, а вон то сравнение никогда бы не пришло ему в голову. Я терпеливо поправляюсь, потому что мне самому интересно. Сложно, но интересно. Я подбираю слова, перефразирую, потом внезапно ловлю волну и дописываю кое-что уже совсем легко. Ремус сияет.
Меня это ломает самую малость, но неожиданно полезно для души. Я живу бок о бок с Джеймсом уже очень долго и знаю его едва ли не лучше себя. Сириус появляется, когда я сажусь писать длинные тексты, но никогда не остается потом — ему нужна особенная музыка и особенное состояние. С Питером мы не встречались достаточно различимо, несмотря на витающие в воздухе идеи. Ремус как будто стесняется.
И в то же время он обещает рассказать про оборотней в магическом сообществе и про превращения, и про друзей, и про случай у озера, и про случай у Снейпа, и почему он так легко поверил, когда на Сириуса повесили обвинение в наводке Того-Кого-Нельзя-Называть на дом Поттеров, и о страхе перед Фенриром, и еще много о чем. А потом устало улыбается и растворяется в воздухе.
— Он надломленный, но не сломленный, — замечает Одиннадцатый, подкидывая кубик-рубик.
— Мы все такие, — усмехается Джеймс и смотрит на меня.
Я киваю. Я знаю их истории очень хорошо и пока плохо — историю Ремуса. Но он же обещал рассказать.
30 апреля 2014, 22:38экспрессивная случайность
— Он же говорил, что не будет.
— А он всегда так говорит, — хохочет Джеймс.
— И мне тоже говорил, — кивает Одиннадцатый и улыбается чуть лукаво: — Он не может удержаться, понимаешь? Это как воздух — сколько ты без воздуха протянешь? Во-о-от. Вот именно. Рано или поздно, так или иначе, но сделаешь невольный вдох. Вот и он так.
Ремус обреченно вздыхает. Одиннадцатый хлопает в ладоши:
— Это еще что! Со мной он вообще мультик рисует. Вроде бы.
— И мне тоже грозит? — неуверенно осведомляется Ремус.
— Погоди, дружище. Тобой он сначала полмолескина изрисует. Мне лицо подбирал года два. Так и не подобрал, каждый раз по-разному рисует. Слышишь, эй, ты? Я недоволен! Почему у меня нет постоянного лица?
Я лишь пожимаю плечами.
1 мая 2014, 14:26 — And that’s how the story goes, the story of the beast with those four dirty paws, — напевает Рем.
Одиннадцатый вертится на стуле, окидывая Starbucks беспокойным взглядом. «А можно я разрисую вон той девушке стаканчик?» — «Нет», — «Ну пожалуйста?» — «Ты не умеешь рисовать», — «Зато ты умеешь», — «Нет». Одиннадцатому хочется рвануть с места на улицу к танцующим людям. Ему вообще много чего хочется, и он мало внимания обращает на товарищей. Джеймс, наоборот, наблюдает за мурлычущим песню другом.
— Подобрал?
— Подобрал.
— Нравится?
— Очень, — улыбается Ремус. — Захватывает и трогает до глубины души. Особенно если в хороших маггловских наушниках. Тех, которые большие и рыжие. Еще вторая есть, но она не для ежедневного использования. Она больная и дерущая, хоть и спокойная, за исключением одного момента ближе к концу.
— А вторая какая?
— Эда Ширана.
— Нравится?
— Дерет как по живому, — кивает Ремус. — Всем хочется быть любимыми, это же естественно. Он говорит, что я себе это запретил. А я, наверное, и не запрещал. Просто я разумно оцениваю свои шансы. Я не могу быть с кем-то в отношениях и лгать. Я и так лгу столько, что еще немного, и начну сомневаться, что меня на тот факультет отправили, — Ремус останавливается на мгновение, а потом качает головой: — Хотя в том, почему Гриффиндор, а не Рэйвенкло, мне еще придется разобраться, но это чуть позже. В любом случае, я просто не хочу лгать еще больше, а сказать напрямик тоже не могу. Я привык хранить свой секрет, потому что если я перестану его хранить, слишком много людей будет думать обо мне слишком по-другому. Это же как рак у магглов. Все перестают видеть в тебе человека, видят только твою болезнь и то, как она тебя ест. Оборотничество меня тоже ест — ест, ломает и немножко убивает каждый раз, но мне не нужна жалость. Поэтому я так легко сдружился с Сириусом и с тобой, и с Питером. Ну, с Питером чуть по другой причине, но с Сириусом и с тобой именно по этой. В вас не было жалости. Вы искали пути решения проблемы вместо того, чтобы поставить на мне крест. Вы сказали, что это круто и что вам плевать, что об этом думаю я. А мне это было нужно. Мне было нужно, чтобы со мной не нянчились, чтобы меня подначивали, шутили над моей проблемой, шутили на грани фола, как тогда, по выходу с СОВ в конце пятого курса. Это превращает проблему в… в не-проблему. В особенность. Есть большая разница между тем, чтобы чувствовать себя необычным и другим. Необычный — это неправильный обычный, не-обычный. Другой — это другой. Другой — это значит, что не надо пытаться быть обычным. Понимаешь?
— Неа.
— Хочу танцевать! — внезапно восклицает Одиннадцатый и вскакивает с места.
Джеймс и Ремус провожают его ошеломленными взглядами, смеются, поднимаются следом. По улице струится солнце, я сижу в Starbucks не один, и всякий раз думаю про то, что нет на свете лучших друзей, чем те, которые понимают, что тебе нужно, без всяких слов. Те, с кем вы на одной волне. Те, которые предложат бегать ночью по Запретному лесу в ответ на новость о страшной болезни.
Потому что ночью в лесу звезды.
2 мая 2014, 23:16— Четыреста три.
— Чего?
— Четыреста три страницы отыгрышей.
— Много, — кивает Рем.
— Обалдеть как много, — Джеймс бережно перебирает бумажки, периодически останавливается, читает, потом перебирает вновь. — С первого курса до пост-смертного AU, и это не считая рифмованной альтернативы. Про дракона и рыцаря. Вот мы ржали-то тогда.
— И?
— И еще была про призраков Цезаря, Наполеона и Гитлера, явившихся Волдеморту.
— И вы удивительно похожи, но совершенно разные.
— Призраки?
— Ты тупица, Джеймс, не прикидывайся. Все ты понимаешь, — устало говорит Ремус. — Иначе не полез бы перечитывать. Апрель 1976, ты даже в обход обыкновения дату не поставил тогда. «Доброго утра, вот ваш Полный Букет Последствий». Недоигранный. Ты там только наблюдателем был, со своими, гм, размышлениями. Ну, почти только наблюдателем. Еще ты сердился на нас, даже целую тираду нам зачел. И меня отчитал. Ты вообще резкий, Джеймс. Резкий, насмешливый, нетерпеливый и до одури честный. У тебя что на уме, то и на языке. И ты веселым был только тогда, когда с Сириусом, да и то от остальной компании зависело. Отыгрыш с Северусом помнишь? Общий. Ему было мерзко тебя писать, — Ремус кивает на меня. — Он потом полчаса отплевывался ходил. А, нет, вру, еще у тебя были бессмысленные и лишь потому веселые отыгрыши с кучей всяких девушек. Ты был гораздо более насмешливый, чем по-светлому веселый. Хотя и это ты тоже умел (кто надоумил меня подарить Сириусу на день рождения чихуахуа, которого тот потом примерно отыгрывал во всех отыгрышах школьных, даже сюжетных?) И прозвище помнишь? «Ехидная оленина». Даже Розье тебя так звал.
Джеймс ухмыляется.
— Ты «Среднего пальца» вместе с «Бери выше» начитался, таким и вышел.
Джеймс ухмыляется еще шире.
— А этот — другой. И про другое.
У Джеймса, кажется, сейчас треснет лицо. Он хлопает Ремуса по плечу.
— Торжественно сообщаю тебе, дружище, ты редкостный зануда. Спасибо за лекцию, я в курсе. И это прекрасно. Знаешь почему? — Ремус качает головой. — Потому что ты теперь с принимающей стороны. Я был правильным Джеймсом для своей Лили, которая была так эфемерна, как это только возможно, и был правильным Джеймсом для своего Сириуса, с которым мы замышляли настоящие шалости и держали всех в тонусе, и это были два человека, которые имели для меня значение. А ты ведь знаешь, что у меня очень мало людей, которые имеют значение. И такого больше никогда не будет со мной. Их таких больше никогда не будет. Никто не сможет повторить. Поэтому я сижу тихо и не суюсь. Драклы, о чем это я? Ах да. Мне кажется, это твой правильный Джеймс, так что отвали от моей ностальгии и иди напиши кому-нибудь хороший пост.
@темы: Главное – сердцем не стареть